В начале августа 1968 года в Репино Шостакович начал сочинять Сонату для скрипки и фортепиано. В конце октября он закончил сонату и написал посвящение: «В честь 60-летия Давида Фёдоровича Ойстраха». 3 и 4 мая 1969 года в Большом зале Московской консерватории в исполнении Давида Ойстраха и Святослава Рихтера состоялась премьера сонаты. 23 и 24 сентября 1969 года соната была впервые исполнена в Ленинграде.
В конце мая 1969 года Шостакович посетил концерты гастролировавшего в Москве оркестра Филармонии Западного Берлина под управлением Герберта фон Караяна. В одной из программ была исполнена Десятая симфония Шостаковича. 30 сентября 1969 года Шостакович принял участие в передаче Ленинградского телевидения, посвящённой Ивану Ивановичу Соллертинскому.
21 июня 1969 года в Москве в Малом зале консерватории в 10 часов утра была устроена репетиция-показ для музыкальной общественности новой, Четырнадцатой симфонии в исполнении Московского камерного оркестра под управлением Рудольфа Баршая, солисты Маргарита Мирошникова и Евгений Владимиров. 29 сентября в Ленинграде в зале Капеллы им. Глинки состоялась премьера симфонии с солистами Галиной Вишневской и Евгением Владимировым. 1 октября премьерное исполнение было повторено. Солировали Маргарита Мирошникова и Евгений Владимиров.
6 октября 1969 года состоялась московская премьера Четырнадцатой симфонии с солистами Галиной Вишневской и Марком Решетиным.
С Давидом Ойстрахом после прослушивания Сонаты для скрипки и фортепиано в Союзе композиторов РСФСР. на заднем плане Раиса Глезер, Зинаида Гаямова, Марина Сабинина и Георгий Хубов. 8 января 1969 года.
Фото С. Хенкина
На сцене Большого зала Ленинградской филармонии после премьеры сонаты. 23 сентября 1969 года.
Фото В. Григоровича
После московской премьеры сонаты 4 мая 1969 года.
Фото Г. Андреева
На сцене Большого зала после московской премьеры Четырнадцатой симфонии.
Фото Р. Фридриха
Телевизионная передача 30 сентября 1969 года: Дмитрий Шостакович, Юлиан Вайнкот, Павел Серебряков и Михаил Друскин.
На сцене Большого зала Московской консерватории Дмитрий Шостакович, Герберт фон Караян и музыканты оркестра Филармонии Западного Берлина после исполнения Десятой симфонии. 29 мая 1969 года.
В Малом зале Московской консерватории 21 июня 1969 года. На фото в первом ряду (слева) Владимир Фере и Лев Гинзбург, во втором - Марина Сабинина, Нина Макарова и Арам Хачатурян, в третьем - Галина Вишневская, в четвертом - Максим, Ирина и Дмитрий Шостаковичи.
Во время исполнения Четырнадцатой симфонии 29 сентября в ложе Капеллы им. Глинки: Андрей Петров, Наталья Петрова, Евгений Мравинский, Александра Вавилина-Мравинская, Мария Дмитриевна Шостакович, Дмитрий Дмитриевич и Ирина Антоновна.
Шостакович на сцене капеллы после премьеры Четырнадцатой симфонии 29 сентября 1969 года.
После исполнения Четырнадцатой симфонии 1 октября: Маргарита Мирошникова, Дмитрий Шостакович, Евгений Владимиров и Рудольф Баршай.
Программа концерта 6 октября с автографами Дмитрия Шостаковича, Галины Вишневской, Рудольфа Баршая, Марка Решетина и Азы Аминаевой.
В артистической Большого зала консерватории: Марк Решетин, Галина Вишневская, Дмитрий Шостакович и Рудольф Баршай. 6 октября 1969 года.
3, 4 мая – премьера Сонаты для скрипки и ф-но (ор.134).
29 сентября – премьера Четырнадцатой симфонии (ор.135).
Постановка «Носа» (ор.15) в Германии.
1 февраля 1969 г, Москва.
«Я хочу влезать в автобус, троллейбус, трамвай. Хочу не замирать от страха, ступая по эскалатору на метро. Хочу легко ходить по лестницам. Желания скромные.
Последнее время я много сочиняю. С одной стороны «это влечение – род недуга», а с другой, видимо, старческая графомания. Сейчас пишу ораторию для сопрано, баса, камерного Баршаевского оркестра на слова Федерико Гарсиа Лорки, Гийома Аполлинера, Райнера-Марии Рильке и Вильгельма Кюхельбекера. Задумано, как мне кажется, интересно. Так или иначе это занятие меня увлекает и развлекает».
19 марта 1969 г., Москва.
«Подборка стихов вызвана следующим обстоятельством – мне пришло в голову, что существуют вечные темы. Среди них – любовь и смерть.
Вопросам любви я уделил внимание хотя бы в «Крейцеровой Сонате» на слова Саши Черного. Вопросами смерти я не занимался. Накануне ухода в больницу я прослушал «Песни и пляски смерти» Мусоргского и мысль заняться смертью у меня окончательно созрела.
Я бы не сказал, что я смиряюсь перед этим явлением....Писал я очень быстро. Я боялся, что во время работы над 14-ой симфонией со мной что-нибудь случится, например, перестанет окончательно работать правая рука, наступит внезапная слепота и т. п. Эти мысли меня изрядно терзали. Но все обошлось благополучно. Рука кое-как работает, глаза видят...
14-я симфония (так я решил назвать этот opus) как мне кажется, является для меня этапным сочинением. Все, что я писал за последние многие годы, было подготовкой к этому сочинению. Возможно, впрочем, что я ошибаюсь».
28 апреля 1969 г,. Жуковка.
«...я нахожусь в очень большом волнении перед премьерой. А волнующийся человек эгоистичен и общество его бывает неприятно тем, кому приходится с ним общаться.<...>
Мое волнение меня удивляет. Ведь много было у меня премьер на моем веку. Были и хорошие и плохие. Д. Ойстрах и С. Рихтер играют очень хорошо. Может быть, так хорошо, что и волноваться не стоит».
15 мая 1969 г., Москва.
«...с трепетом посылаю Вам партитуру. Поверьте, что я инструментовал Ваш концерт с полным уважением и с большим восхищением к клавиру. Более подробные объяснения я буду давать Вам при встрече.
А сейчас постараюсь оправдаться в главном: у меня, наверное, испортился слух, так как мне надоедает долго слушать духовые инструменты. Поэтому я не злоупотреблял духовым звучанием и начисто изъял из партитуры медь. Таким образом я разрешил для себя две задачи: 1) звучность не будет надоедать, и 2) сольная виолончель везде будет слышна.
<...> Больше я не вносил своей капитальной отсебятины. Но на все Ваши вопросы при встрече отвечу. И надеюсь оправдаться...»
22 июля 1969 г., Москва.
«Я никогда не был на озере Байкал и поэтому еду туда с большим любопытством. Ноги меня пока еще носят, но несколько хуже, чем год назад. Правая рука заметно ухудшила свою работоспособность.
18 августа 1969 г., Байкал.
«Я лишен литературных дарований и поэтому не смогу достойно описать ту неслыханно прекрасную красоту Байкала свидетелями которой нам с Ириной посчастливилось нынче быть. Мы живем в санатории очень хорошим и благоустроенном.
Санаторий построен на том месте, где Ангара вытекает из Байкала. Красота неописуемая.
...хожу здесь очень много. Байкал так прекрасен, что отрываться от него очень трудно.
21-го и 22-го сентября в Ленинграде Д. Ойстрах и С. Рихтер собираются сыграть мою Сонату. А 25-го и 26-го в зале капеллы Баршаи собирается продемонстрировать мою 14-ю симфонию».
27 ноября 1969 г., Москва.
«У меня, оказывается, детская болезнь. Называется эта болезнь полиомиелит. В моем возрасте она бывает очень редко. А в детстве этой болезнью я не страдал. Поэтому вспоминаю Достоевского: "Смирись, гордый человек!"».
26 декабря 1969 г., Жуковка.
«Вчера был т. н. консилиум из московских светил. Глава светил (имени, отчества, фамилии его я не запомнил) сказал, что я совершенно здоров, а то, что у меня так плохо действуют руки и ноги, так в этом ничего особенного нет. «Если с меня сделать рентгеновский снимок,– сказало светило, – так он мало чем будет отличаться от Вашего снимка. Однако я легко двигаюсь, а Вы с большим трудом. Это значит, что нет на свете одинаковых организмов. У одного организма эта деформация – плевое дело, а у другого, в частности, у Вашего, затрудняет движение и ослабляет мускульную силу». После чего, светило, его коллеги и сопровождающие их лица, отказавшись от гонорара, разложенного в конвертах, покинули мой дом. Я приложил много усилий, хитрости и стараний, чтобы вручить им гонорар, но они уперлись, как быки.
Стою я на ногах слабо. Руки тоже работают плохо, однако 23-го декабря ходил в Большой зал консерватории и слушал 46-ю симфонию Гайдна и 14-ю симфонию – мою. 28-го декабря в Доме ученых и 30-го декабря в Большом зале вновь будет исполняться 14-я симфония. Если будут силы, пойду на эти концерты.
Мне кажется, что оркестр Баршая, а также и Мирошникова и Е. Владимиров поют лучше, нежели их дублеры (Вишневская и Решетин). Оркестр играет прекрасно.
Может быть, после Нового года я приеду в Ленинград работать над музыкой к "Королю Лиру"».
Рудольф Баршай:
«Получаю телеграмму: «срочно позвоните» – такая нервная телеграмма. Я ему позвонил. Он говорит: «У Вас есть какое-то транспортное средство, Вы не могли бы немедленно приехать?» Я приехал, он сыграл Четырнадцатую симфонию, уже с партитурой, со всеми инструментами.
Он сидел на всех репетициях, ни одной репетиции не пропустил – всегда сидел сзади меня. И вот на репетиции второй части – она такая активная, звучная, низкие басы в унисон и все скрипки в унисон, вдруг я чувствую, что кто-то меня сильно ударяет по левому плечу, оборачиваюсь – Шостакович сзади меня говорит: «Черт возьми, я и не думал, что это будет так потрясающе звучать, продолжайте, пожалуйста».
Он был очень спонтанный, невероятно спонтанный, когда он был в хорошем расположении духа, когда ему что-то нравилось из своей музыки – он загорался, как ребенок.
Первое исполнение состоялось в Малом зале, в апреле, это было действительно первое исполнение, и первыми солистами были Маргарита Мирошникова и Евгений Владимиров. Там было полно народу. Концерт был закрытый, поскольку были только по приглашениям, хотя был полный зал, все проходы были заняты, было очень жарко. И даже после этого Четырнадцатую симфонию не то чтобы не разрешали, но ни одна концертная организация не хотела взять на себя смелость это исполнить.
Никто не хотел – ни Московская филармония, ни Ленинградская филармония – не решались это исполнить. И так начался сезон отпусков, все разъехались, Дмитрий Дмитриевич уехал на Байкал отдыхать, а я уехал в Прибалтику. И вот я получаю письмо от него, что появилась какая-то надежда. Через некоторое время получаю второе письмо – какая радость – капелла берет на себя смелость исполнить Четырнадцатую симфонию. «Вот будет здорово, если состоится», – писал он, как ребенок, как будто он мальчишка.
Когда мы ее играли, мне казалось, что она протекает, а это большое сочинение, протекает всего одну минуту. Я совершено не ощущал, сколько времени это продолжается, каждый раз находился под каким-то гипнозом.
Это симфония о смерти. Как известно, на него большое впечатление произвело произведение М. Мусоргского «Песни и пляски смерти», и он хотел эту тему как-то продолжить, но, как он говорил, не потому, что смотрит на все это, как на неизбежность. Он говорил: «Я протестую, протестую, этого не должно быть. Поэтому я это сочинил». И воздействие музыки такое, что нельзя сказать, что это религиозное произведение. Хотя другие реквиемы связаны с неземными мыслями, это произведение очень земное, очень человеческое. Он отразил в нем различные аспекты трагической стороны человеческой жизни. И я бы сказал, что такое произведение я бы не взял в гастроли, чтобы играть его каждый день или через день, – такое оно оказывает воздействие на самих исполнителей».
Кирилл Кондрашин:
«Как-то весной 1969 года последовал звонок Дмитрия Дмитриевича с приглашением зайти к нему и познакомиться с новым сочинением. Были приглашены также Р. Баршай и Р. С. Бунин. Дмитрий Дмитриевич показал нам Четырнадцатую симфонию.
Играть ему было из-за болезни рук трудно. При этом он сам пел вокальную партию довольно тихим, я бы даже сказал, детским голосом. Однако целый ряд лирических моментов («Самоубийца», «Смерть поэта», «О Дельвиг, Дельвиг») и тогда произвел потрясающее впечатление. Чувствовалось, что это сочинение особенно дорого Дмитрию Дмитриевичу. После исполнения, во время чаепития, он как-то мимоходом сказал, что несколько ночей не спал, отдав переписчику рукопись партитуры: «Я все время пытался выяснить, смогу ли по памяти восстановить сочинение, если вдруг потеряется оригинал».
В мае была организована открытая репетиция в Малом зале консерватории. Пели М. Мирошникова и Е. Владимиров, дирижировал Московским камерным оркестром Р. Баршай. Конечно, в зале негде было яблоку упасть. Перед началом выступил сам Дмитрий Дмитриевич, который сказал, что этим сочинением полемизирует с отношением к смерти, как к избавлению от земных тягот и переходу в лучший мир. Такое отношение чувствуется в умиротворенной музыке, сопровождающей гибель героев в «Аиде», в «Отелло», или в подходе к проблеме смерти в «Военном реквиеме» Бриттена. Самому Дмитрию Дмитриевичу ближе страстный протест против смерти, который звучит, например, в «Полководце» Мусоргского. Он сказал: «Еще не скоро наши ученые додумаются, так сказать, до бессмертия, конец жизни неизбежен, нас это всех ждет, но ничего хорошего я лично в этом не вижу...»
Тут он напомнил слова Н. Островского о том, что жизнь дается только один раз и надо прожить ее достойно, а потому и надо напоминать о неизбежности смерти.
Симфония произвела грандиозное впечатление».