1934

22 января – премьера оперы «Леди Макбет Мценского уезда» в Ленинградском Малом оперном театре (ор.29).
24 января – премьера оперы «Леди Макбет Мценского уезда» в Московском музыкальном театре им. Вл. Немировича- Данченко (ор.29).
1 апреля – премьера спектакля «Человеческая комедия» (ор.37).
25 декабря – первое исполнение Сонаты для виолончели и фортепиано (ор.40).

«Я хочу написать советское «Кольцо нибелунга». Это будет оперная тетралогия о женщине... Эта тема является лейтмотивом моих каждодневных раздумий и моей жизни на десять лет вперед...»

Красная газета, 1934, 10 февраля

«Кстати, о Западе. Мы... отказались в принципе от царивших в рапмовскую пору тенденций изымать из концертных программ почти все, что носит марку: «Современный музыкальный Запад». Однако удельный вес этой музыки в нашем концертном репертуаре и поныне ничтожен. Между тем нам есть чему поучиться у таких, скажем, мастеров современного Запада, как Шенберг, Кшенек, Хиндемит, Альбан Берг. Хотя бы в области композиторской техники, которая у нас еще не на достаточной высоте...»

Советское искусство, 1934, 5 ноября

«Мы шли на собрание дружной колонной, и оркестр играл старые марши. К перевыборам Ленсовета следующего созыва мы должны прийти под звуки нами созданных маршей».

Рабочий и театр, 1934 г., № 36

3 января 1934 г.

«Живу я пока что прекрасно. Квартира хорошая, теплая, сухая. Недостатки: нету ванной, т. е. ванна есть, а нету колонки. Я ищу ее весьма усиленно, но тщетно. Кроме того, не могу нигде найти электрического счетчика, а без этого не заключат договора на право пользования электричеством. Правда я им не пользуюсь, но в любой момент может прийти какой-нибудь контролер из электротока, выключить свет и оштрафовать тысяч на десять. Это немножко волнует. <...> Просто нет денег. Поиздержался. Расходы были следующие. Сшил себе костюм и фрак. 7 февраля выступаю в Харькове с фортепианным концертом, во фраке. Кроме того, было очень много расходов на переезд.
Я очень беспокоюсь, что премьера «Леди Макбет» в Музыкальном театре будет 24 января. Из-за этого я не смогу приехать за несколько дней до премьеры, т. к. в Ленинграде премьера 20-го. Значит не смогу посмотреть 2-го и 3-го спектакля, которые в судьбе оперы сыграют решающее значение. Собираются посвятить спектакль областной партийной конференции. Нужно ли говорить, что я волнуюсь страшно и дрожу как лист со страху. Ужасно это неудобно, что премьеры будут почти в одно и то же время. Ведь не разорвешься же на два города. А разорваться необходимо».

Из письма П. Маркову

27 января 1934 г.

«Мне мучительно больно, что ты на меня обиделся за мой выпад против театра, но если бы ты был тонким психологом, то, наверное, понял и простил бы меня. Ты помнишь, когда во время моего предпоследнего приезда в Москву я смотрел генеральную репетицию, я чуть не плакал от восторга перед спектаклем. Неужели ты не веришь, что это было сделано искренно, от всего сердца. И неужели ты не можешь себе представить, что моя реплика в театре после второго акта на втором спектакле является ни чем иным, как нелепой вспышкой автора, думающего, что его опера, любимейшее детище, провалилась. Нет, пожалуй, человека, которого бы так любил и ценил, как моя жена. И тем не менее я очень часто с ней ссорюсь и говорю ей самые обидные слова. Если бы все это принималось ею за чистую монету, то она уже давно не была бы моей женой. И я прошу тебя от всего сердца. Забудь. Не было ничего. И не будет. Я со страшной боязнью жду от тебя письма. Я боюсь, что ты меня будешь упрекать. Я боюсь твоих упреков, потому что они будут несправедливы. Я в данный момент страшно одинок. Нина меня всю дорогу ругала за то, что мы уехали из Москвы с общественного просмотра. Она довела меня до такого состояния, что я сейчас плачу горючими слезами. Я обладаю рядом отвратительных качеств, которые мне так мешают жить. Первое из них – это повышенная ревность и мнительность к своим вещам. Я глубоко убежден, что мне надо подняться выше этого, но никак не могу. Не хватает сил. И когда публика кашляет в театре, то это равносильно для меня ударам ножа по окровавленной ране. Я пережил два спектакля в театре Немировича-Данченко и один в Михайловском театре. Я никогда не мог бы подумать, что это окажется до такой степени тяжело. Здесь нет кокетства, здесь нет кривляния. В это, мне кажется, никто не верит, ни ты, ни Столяров, ни Нина. Подожди, пускай пройдет десять спектаклей. Я успокоюсь и буду с восторгом слушать Столярова и смотреть спектакль. Сейчас мне необходим перерыв. И сегодня я не иду в Михайловский театр, ссылаясь на то, что я не вернулся из Москвы. Мое состояние особенно мучительно, что я чувствую, что я моим отъездом из Москвы нанес обиду театру. Я эту обиду заглажу, даю честное слово, что заглажу тем или иным способом. И если театр меня любит хотя бы в десять раз меньше, чем я его люблю, то меня поймут и мне простят. Если это письмо придет до того, как ты мне будешь писать, то прошу тебя, воздержись от упреков. Они будут мучительны. Крепко тебя целую. Твой Д. Шостакович».

Из письма П. Маркову

Февраль 1934 г.

«Вчера сошел 10-й спектакль «Леди Макбет». Спектакль идет хорошо. Публика слушает очень внимательно и начинает бежать за галошами только после падения занавеса. Почти не кашляют. В общем, происходит ряд приятных вещей, которые радуют мое авторское сердце».

Из письма Н. Смоличу

25 марта 1934 г.

«Приступить к работе из-за жары и пыли невозможно. У меня с муз. Театром пока что чудные отношения. Из-за балета они могут испортиться, ибо, если театр не учтет моего настроения по поводу балета и заставит тем или иным способом меня работать над балетом, то я возненавижу театр от всей души, как ненавижу сейчас звуковое кино и театр им. Вахтангова, которые так или иначе заставили меня работать над абсолютно неинтересными для меня работами. В настоящее время работа над балетом не представляет для меня никакого интереса.
Помоги мне расторгнуть договор и тем самым сохранить хорошие отношения с театром. В театр я верю, и театр я люблю».

Из письма Н. Столярову

28 марта 1934 г. Ленинград.

«У меня плохо обстоят дела. Вчера украли в трамвае бумажник со всеми документами (паспорт, военный билет, профбилет и т. п.). Предстоит большая возня по возобновлению всего этого. 1-го апреля буду в Москве».

Из письма Н. Смоличу

22 июня 1934 г.

«В Баку я провел время на этот раз хорошо. Выступал вместо двух раз три: 17, 18 и 21. Имел некоторый успех, хотя на открытом воздухе звучит неважно. 18-го, ввиду дождя, концерт был перенесен в закрытое помещение. Было лучше.
Сейчас я еду в поезде имени 26 комиссаров в Батум. Еду в мягком вагоне. Очень сильно трясет, потому трудно. Как видишь, получается очень неразборчиво. Из Крыма я тебе обязательно дам телеграмму. Если тебе не будет трудно, то встреть, пожалуйста. В Баку мне пришлось купить лишний чемодан, т. к. никак не сумел уложить вещи в имеющуюся тару. Да еще у жены уйма вещей. Если бы было возможно нанять такси, то это было бы роскошно.
Еду я в плохом настроении. Говорят, что в Батуме невозможно найти номера в гостинице и придется мне переночевать две ночи на улице. Удовольствие ниже среднего».

Из письма И. Соллертинскому

5 июля 1934 г., Поленово.

«Дорогой Лева. От всего сердца благодарю тебя, что помог сесть нам в поезд. Путешествие было столь кошмарное, что до сих пор не могу придти в себя. Если ты собираешься сюда приехать, то убедительно прошу тебя, если тебе не будет трудно, привезти сюда следующие предметы: 500 грамм сахарного песку, нашатырный спирт, перекись водорода, какое-нибудь зеркало и все. Расчет будет произведен с тобой немедленно, наличными деньгами. <...> Здесь очень хорошо, кормят прилично. <...> Нина кланяется».

Из письма Л. Атовмьяну

9 июля 1934 г., Поленово.

«Погода стоит дождливая, на улице грязно. Приходиться сидеть дома или на балконе. Бывший владелец Поленова в такую погоду здорово, наверное, пил. Природа необыкновенно хороша, но в голове у меня пусто, и если стукнуть меня по лбу, то получиться пустой деревянный звучок. Газет здесь нет. Что делается на свете, не знаю. Случайно, в уборной прочел статью тов. С. Динамова «Адвокат формализма», где он дает достойный отпор автору «Комаринского мужика» по поводу его формализма. В № 5 «Советской музыки» имеется громовая статья Городинского и Иохельсона по поводу «исторической дискуссии» в ЛенССК о «Леди Макбет». Дается достойный отпор твоим формалистическим высказываниям. Вообще много дается достойных отповедей. Ух, хорошо. Люблю. Жирок сбавляет...»

Из письма И. Солертинскому

13 сентября 1934., Ленинград.

«У меня жизнь идет беспокойно. Болит все время голова от печальных мыслей. Дело в том, что у меня много договоров и заказов, но я ни над одним не работаю. Пока что написал 3-ю часть виолончельной сонаты. Очередь за 4-й и тогда будет конец. Заказы же ни с места. Время идет, деньги тратятся; все время об этом думаю и поэтому трещит голова. Неприятно».

Из письма Л. Атовмьяну

15 июня 1934 г.

«Нужно мне было бы уговорить тебя ехать со мной в Баку, а в случае твоего отказа увезти силой. Ведь мы живем во время сильных страстей и бурных поступков...»

Из письма Е. Константиновской

16 июня 1934 г.

«Изнываю от пыли и духоты. Это прямо Дантов ад, египетская жара. Осталось мне ехать еще 20 часов. Пока поезд идет аккуратно, и я надеюсь, что не опоздаю. Проехали час тому назад Минеральные воды. Моего спутника композитора Хачатуряна вышла встречать жена, которая живет сейчас в Железноводске. Они беззастенчиво целовались и обнимались на перроне, нисколько не стесняясь присутствием посторонней публики. Сейчас Хачатурян сияет как солнце, вернее, как хорошо вычищенный сапог и едет дальше в значительно более хорошем настроении. Жена его очень мила собой и тоже композиторша. Я бы не женился на композиторше. Впрочем, это дело вкуса. <...>
Завтра у меня тяжелый день. <...>
В 9 часов репетирую и вечером играю. Зато 18, 19 и 20-го я буду бездельничать...»

Из письма Е. Константиновской

25 июня 1934 г., Теплоход «Абхазия».

«Вот уже три часа, как мы должны были выехать из Поти (первая остановка после Батуми), но все время стоим. В машинном отделении случилась авария. Выбыла из строя одна машина...
Я бы не обратил на это никакого внимания, если бы не был связан с Ниной (это моя жена). Ей от этого будет много беспокойства и волнений. Как только положение выяснится, буду ей телеграфировать. Совершенно не представляю, как распутается все это дело.
В отношении организационном мое путешествие протекало великолепно. Везде были хорошие билеты на поезда, везде номера в гостиницах, и даже в Батуми я достал билет на «Абхазию» без всяких трудов. И вот, когда наступил самый приятный момент, а именно путешествие по морю, и это я очень люблю, все стройное здание моего путешествия рухнуло, как карточный домик. Впрочем, горевать еще рано. Может, зайдем в Ялту и все будет благополучно. Верится в это с трудом. Уж очень долго мы в Поти стоим, а машина сломалась всерьез... Ужасно это неприятно. Тем более мне трудно переживать из-за известных Вам обстоятельств. Когда я чувствую себя несчастным, а некоторые основания для этого у меня есть, то всякое несчастье, случающееся со мной, помимо основного, прямо убивает меня .Пассажиры волнуются. Парикмахер пароходный тоже волнуется: в Сухуми должна подсесть к нему в помощь маникюрша, а если она не подсядет, то он будет очень несчастлив, так как маникюрша именно в этот рейс должна дать ему решительный ответ на его сладострастные притязания к ней: да или нет. Поэтому у него дрожат руки и ноги и режет он своих пациентов нещадно. Мне это он все рассказал, когда я выразил ему свое участие, видя, что он страшно нервничает. В ответ я узнал, что он пылко влюблен в маникюршу и (см. выше). Всюду жизнь, как говорится в священном писании. А я влюблен в Лялю, но парикмахеру об этом не рассказывал, и, затаив страсть в себе, стал лечить йодом порезы, которые появились в результате пылкости пароходного Фигаро. Д. Шостакович».

Из письма Е. Константиновской

26 июля 1934 г.

«Есть что-то подлое в той жизни, которую я веду сейчас. Сочинять я ничего не могу. А так как ничего делать тоже не могу, то стал ежедневно сочинять по одной фуге. Написал уже три штуки. Очень плохо получилось. Из- за этого чувствую себя несчастным. Вообще, гораздо приятнее работать запоем, много, без передышки, чем ничего не делать и «отдыхать». <...>
Провел время здесь хорошо, но очень скучно. Всегда очень страшно возвращаться домой после долгого отсутствия. В таких случаях всегда ждет какая-нибудь неприятность. На этот раз таковая уже произошла, ряд граждан, по недоразумению называющихся композиторами, поднял травлю по адресу Иохельсона, Ашкенази, да заодно и по моему адресу. Что-то будет».

Из письма Е. Константиновской

9 августа 1934 г., Поленово.

«Честно Вам признаюсь, что я все время старался разлюбить и позабыть Вас, но ничего из этого не вышло. Мечтаю о том, чтобы Вы полюбили меня и стали бы моей женой. Видите, как далеко я зашел в своих мечтах, несмотря на то, что я в некотором роде женат. Что из этого выйдет, не знаю. Человек я очень слабохарактерный и смогу ли я достичь своего счастья, не знаю».

Из письма Е. Константиновской

31 декабря 1934 г.

«Милая Ляля! Желаю Вам в 1935 году больших радостей...
У меня очень больна Нина. Я совершенно измучился от утомления. Исполняю обязанности сиделки, сестры милосердия и т. д. Поэтому я Вам не пишу и не звоню».

Из письма Е. Константиновской