Вокальный цикл «Из еврейской народной поэзии» был написан в 1948 году. Однако первые публичные исполнения состоялись лишь в 1955-м, 15 января в Ленинграде в Малом зале филармонии и 20 января в Москве в Малом зале консерватории в одном и том же исполнительском составе.
Первый концерт для скрипки с оркестром, посвящённый Давиду Фёдоровичу Ойстраху, был закончен ещё в 1948 году. Однако его премьера состоялась лишь семь лет спустя, 29 октября 1955 года, в Большом зале Ленинградской филармонии в исполнении Давида Ойстраха и оркестра Ленинградской филармонии под управлением Евгения Мравинского.
Занятия музыкой.
Фото О. Цесарского
Автор благодарит исполнителей Концертино Аллу Малолеткову и Максима Шостаковича. Малый зал Ленинградской филармонии, 15 января 1955 года. Фото М.Мицкевича
Нина Дорлиак и Дмитрий Шостакович на сцене Малого зала филармонии после премьеры вокального цикла «Из еврейской народной поэзии». Ленинград, 15 января 1955 года.
Фото Т. Дрозда
Московская премьера цикла «Из еврейской народной поэзии» в Малом зале консерватории 20 января 1955 года: Дмитрий Шостакович, Нина Дорлиак, О.Корнеева и Алексей Масленников.
Шостакович в Большом зале филармонии в день премьеры Скрипичного концерта с Иннокентием Поповым и Отаром Тактакишвили.
На сцене Большого зала филармонии после исполнения Первого скрипичного концерта. 29 октября 1955 года.
Фото Г. Панфилова
Автограф после премьеры Скрипичного концерта.
Фото Г. Панфилова
На стадионе с Матвеем Блантером. Середина 1950-х годов.
Стихотворный сборник еврейских народных песен, из которого Шостакович выбрал тексты для всего цикла.
15 января – премьера вокального цикла: «Из еврейской народной поэзии» (ор.79).
29 октября – премьера Первого концерта для скрипки с оркестром (ор.77).
9 ноября – Смерть матери, С.В. Шостакович.
Музыка к фильму «Овод» (ор.97).
Переизбран депутатом Верховного Совета РСФСР.
«Меня иногда спрашивают о моем отношении к собственным произведениям, в частности, к симфоническим. Обычно я отвечаю на это старой русской пословицей: дитя хоть и криво – отцу и матери мило. Видишь в своем сочинении очень много недостатков, но все-таки его любишь. Если не любить своей собственной работы (это не исключает критического к ней отношения), если равнодушно относиться к результатам своего труда, ничего из него не выйдет. Поэтому я не скрою, что почти ко всем своим сочинениям я отношусь в общем хорошо».
16 января 1955 г.
«Третьего декабря прошлого года я был на Вашем концерте в Большом зале. Я горячо благодарю за то огромное впечатление, которое вызвало у меня Ваше великое искусство. Мне очень хотелось после концерта поблагодарить Вас и Вашего замечательного партнера Л.Е. Острина. Однако трагическое известие помешало мне это сделать».
14 апреля 1955 г., Ленинград.
«Я не могу оправиться от катастрофы, постигшей меня. Жена меня защищала и спасала от всех бед и огорчений. Теперь ее нет, и я все жду страшных ударов и чувствую себя несчастным и беззащитным. Все это, конечно, глупости, но мне без нее тяжело и страшно.
Говорят, что время – лучший учитель, и на время я надеюсь. Пройдет время, пройдет и горе. Но пока не проходит».
Июль 1955 г., Комарово.
«...все здесь [в Комарове] напоминает Нину Васильевну. Очень она любила это место и много положила энергии для нашего здесь устройства. В общем, лето проходит бесплодно и грустно. Больна мама. Еле двигается Нинин отец. Быть этому свидетелем ужасно трудно».
4 июля 1955 г., Комарово.
«<...> За последнее время я больше всего стал жалеть время. Деньги можно заработать, взять взаймы, украсть. А время пропадет бесследно и навсегда».
4 октября 1955 г., Болшево.
«Я веду бурную жизнь. Много концертирую и без особого удовольствия. К эстраде я до сих пор не привык. Она стоит мне много забот и нервов. Как доживу до 50 лет, то прекращу концертную деятельность. Я давно ничего не сочиняю. Это меня очень огорчает. Фактически после 10-й симфонии я больше ничего не сочинил. Трудно мне быть одному с детьми. Я плохой воспитатель и руководитель.
Максим в этом году кончает школу. Что с ним будет дальше? Все это меня очень беспокоит».
Галина Шостакович,
дочь композитора:
«Он очень переживал за нас. Если мы болели, он не находил себе места. Когда умерла мать, мне было 16 или 17 лет, он хотел, чтобы у нас все было в порядке. Мы к тому времени начали уходить с товарищами по вечерам. Он требовал, чтоб в 11 часов вечера были абсолютно точно дома: «Если опаздываете хоть на пять минут, дойдите до автомата – позвоните, что приду через 20 минут, но чтоб обязательно было точно». Он очень нервничал, не ложился спать и сам открывал дверь. Хоть у нас были ключи – нет, он все равно открывал дверь: «Почему опоздали, я до сих пор не сплю, нервничаю». Если мы уезжали на юг, он просто заготовлял открытки – только суньте ее в почтовый ящик – мол, у нас все в порядке. Это он требовал соблюдать. И мы это исполняли, потому что знали, что он не находил себе места.
Пьетро Ардженто (Италия):
«Мое личное знакомство с Шостаковичем состоялось в 1965 году во время моей пятой поездки в Советский Союз.
Холодок первой встречи исчез сразу. Я рассказал ему, насколько я любил его музыку и всеми силами старался пропагандировать ее повсюду. Он поинтересовался итальянской музыкой и нашими музыкантами. Потом, сказав мне, что он слышал по радио некоторые мои концерты, добавил, что хочет сделать мне один подарок. Я поблагодарил его. «У меня есть музыка к фильму „"Овод"»,– продолжал он.– Эта музыка, мне кажется, написана прямо-таки для вас. Она навеяна борьбой итальянского Рисорджименто, то есть борьбой карбонариев». И он передал мне партитуру. В дальнейшем я ее много раз исполнял по всей Италии, а также в Лондоне, Париже, Бухаресте, Софии, Мадриде... повсюду. Это произведение мне очень нравится. Может, еще и потому, что она, кажется, написана – и в этом величие Шостаковича – написана чистокровным итальянцем. Шостакович глубоко русский музыкант, но в «Оводе» есть моменты, где он чувствуется глубоко итальянским. В нем ощущается прелесть музыки Беллини, Доницетти... ну прямо-таки логически итальянский музыкант. Возьмите его Тарантеллу... это же настоящая неаполитанская музыка, в ней истинный неаполитанский дух.
Вы спрашиваете, что я думаю о нем как о художнике... Вы знаете, давать эпитеты людям, подобным Шостаковичу,– для них оскорбление. Он один из тех, кто стоит над всеми нами. Он как бы из тех людей, которые вышли в стратосферу... ну, скажем, как Гагарин, Титов и другие космонавты. Он так высок, так недосягаем, хотя жил рядом с нами и был абсолютно доступный. Его гений принадлежит человечеству так же, как гении Данте, Микеланджело, Брамса, Бетховена, Моцарта, Вивальди...»